Великая Отечественная Война — самая страшная трагедия, которая случилась в жизни русского народа. Миллионы людей погибли, сражаясь за свободу и будущее нашей Родины. Сегодня мы все чаще радуемся самому Дню Победы и все реже вспоминаем, какой ценой она далась. А ведь это гораздо важнее. Наш мир — есть результат великой храбрости, силы и выдержки русского народа, который прошел через невероятные, страшные муки. Сегодня, мы вспоминаем, как это было. Чтобы гордиться.Чтобы знать и помнить.
Письма Клавдии Наумовны — ленинградского врача — сыну. Она писала их с декабря 1941-го до декабря 1942-го. После её история обрывается, и мы не знаем, как закончилась её судьба.
23.12.41 Сыночек, поздравляю тебя с днем твоего рождения. В очень необычной обстановке встречаем мы с тобой сегодня этот день. Надеюсь, что будущее твое рождение мы будем праздновать все вместе, и обязательно с папой…
А я, сыночек, работаю сейчас по новой специальности — терапевтом. Стало поступать много очень истощенных больных, и вот пришлось переключиться. Если бы ты только знал, какие ужасные картины приходится наблюдать! Это не люди, это скелеты, обтянутые сухой, ужасного цвета кожей. Сознание у них неясное, какая-то тупость и придурковатость. И полное отсутствие сил. Сегодня я такого приняла, он пришел на собственных ногах, а через два часа умер. И в городе очень много людей умирает от голода. Сегодня моя приятельница-врач хоронила своего отца, также умершего от истощения. Она рассказывает, что на кладбище и вокруг него делаются страшные вещи — все ведут и везут мертвецов. В чем попало, большинство без гробов, просто привязанные к саночкам. Тут же возле кладбища их сваливают прямо в снег, так как некому копать могилы, а у самих сил нет. Для военных роют на кладбищах братские могилы, а гражданское население устраивается как может, или, вернее, никак не устраивается. Этих картин из времен блокады Ленинграда не забыть никогда. Прости, что в день твоего рождения, мой золотой мальчик, я пишу такие грустные вещи, но я знаю, что когда эта тетрадь попадет к тебе, все это время уже будет позади и, может быть, тебе будет интересно знать, как мы жили…
20.01.42 …Никто ни о чем другом не думает и не говорит, как только о еде и смерти. Кстати, с последней сдружились, она не производит обычного впечатления. Сестра в госпитале приходит и говорит: «Как бы мне отпроситься, у меня умерли бабушка, дедушка и сестрица». Потом приехала с кладбища и рассказывает, какие теперь похороны: «Все кладбище уставлено штабелями голых покойников, мы и своих положили». А тетя Дуня эпически спокойно рассказывает: «А вот вчера двое покойников были привязаны к саночкам, а сегодня вот валяются, а саночки из-под них взяли»…
22.02.42 …В Ленинграде почти все по-прежнему. Через пять дней — 6 месяцев блокады. Что будет дальше, сказать трудно. Но начали усиленно говорить о необходимости наведения чистоты в квартирах и дворах. Что творится на улицах Ленинграда — это уму непостижимо. Наш домик обложен испражнениями со всех сторон. И так всюду. В каждой квартире выделена одна комната, в которой вместе с буржуйкой ютятся все обитатели квартиры. Копоть, грязь ужасающая! Тетя Роза живет в одной комнате с семьей брата — 3 человека. Очень стеснена. В комнате темно, грязно, и она никак не напоминает светлый, чистый кабинет. Между прочим, в той семье есть мальчик 13 с половиной лет. Он почти просвечивается, бледность его лица переходит в желтизну. Мы с ним разговорились. «Мы получаем 1100 граммов хлеба,— говорит он,— но это очень мало. Мне всегда хочется кушать, даже после еды». За завтраком он расплакался. Оказалось, плакал он потому, что отец его съел на один кусочек хлеба больше, чем он… А вот еще картинка из цикла «отцы и дети». Розина приятельница, врач, придя домой, застала такую картину: ее 15-летний сын бил по голове своего отца за то, что тот съел лишний блинчик. А другой врач из муфты своей жены украл ее дневной рацион хлеба.
Патологоанатом профессор Д. говорит, что печень человека, умершего от истощения, очень невкусна, но, будучи смешанной с мозгами, она очень вкусна. Откуда он знает???
Он же утверждает, что случаи продажи человеческого мяса участились. Один его друг пригласил его якобы на ужин, угостил на славу на второй день после смерти своей жены…
Тюшенька, я многократно собиралась тебе написать о Хасане, но все как-то не выходило. Нет больше чудесного Хасана, съели его. Его все время очень берегли, ни за что на улицу не выпускали, но вот однажды вечером он все-таки выскочил и уже больше не вернулся… О том, что едят котов, и даже своих котов, говорят совершенно открыто. А вот лаборантка больницы Куйбышева съела 12 крыс (подопытных). Увидев ужас на лице слушающего, она говорит: «Я им сделала много реакций и совершенно убеждена, что они были здоровы». Должно быть, и моих морских свинок съели…
15.05.42 Тюшенька, если бы ты вдруг сейчас очутился в Ленинграде, он показался бы тебе ужасающим: почти весь город, все дома, все окна — без стекол, иные забиты фанерой, досками, иные так и стоят с разнообразными узорами разбитых стекол, во многих окнах нет рам. Много разрушенных бомбами домов, во многих домах зияют дыры от снарядов разной величины, есть много обгоревших домов (пожары от буржуек), есть много домов, разобранных на дрова. Мало похож Ленинград сегодняшнего дня на Ленинград, который ты знал, но мне сегодня (я ездила к нам в клинику) он показался очень красивым. Представить себе только, что эти голодные, опухшие женщины Ленинграда сумели его почистить, ведь он был весь — сплошь уборная. Теперь улицы чистенькие, пробивается травка в садах и на траншеях, по главным магистралям ходят трамваи, и сердце радуется, глядя на все это. В этом действительно есть что-то героическое…
…Вчера обсуждали с Вячей сроки возможного окончания войны. Он говорит — середина ноября 1942 года, а я думаю — весна 43-го. Дожить бы только!
15.06.42 Лапочка, родненький, наконец получила от тебя открыточку. Очень рада, что ты здоров и настроение у тебя бодрое. Теперь от всех приходят письма, только от тебя нет, родной. Это всегда так: чем более страстно ждешь, тем реже приходят письма. Но я верю, что и письма придут, и тебя самого, родной, я еще увижу! Вот папу мы уже, наверное, не дождемся. Как это больно произносить! Если бы только знал, родной…
Мы живем по-прежнему. Днем частые обстрелы… У меня какая-то новая, странная реакция на эти обстрелы и бомбежки. Я стала почти совершенно спокойна, как-то внутренне сурово-спокойна…
Дневник Миши Тихомирова
Ленинград. 8 декабря 1941 г.: Ленинград в кольце блокады; часто бомбардировался, обстреливался из орудий. Топлива не хватает: школа, например, отапливаться углем не будет. Сидим на 125 гр. хлеба в день, в месяц мы получаем (каждый) примерно около 400 гр. крупы, немного конфет, масла. У рабочих положение немного лучше. Учимся в бомбоубежище школы, т. к. окна (из-за снаряда) забиты фанерой и собачий холод в классах. Дома живем в одной комнате (для тепла). Едим 2 раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или чем-нибудь другим (довольно жидкий), какао — утром, кофе вечером. До последнего времени пекли лепешки и варили изредка каши из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 кг столярного клея; варим из него желе (плитка на 1 раз) с лавр. листом и едим с горчицей.
Ленинград. 11 декабря 1941г.: Сегодня еще радостная весть: наши войска взяли Елец. Потери немцев — 12 000 убитыми и ранеными, 90 орудий и т. д. На Тихом океане заваривается страшная каша. Япония действует вовсю. В школе было из-за холода 4 урока. Вероятно так будет и впредь. Собрались все дома до 2-х часов. Поэтому согрелись чаем. Выдано по сухарю и галетине. Обедать сегодня будем позднее. Вокруг упорные, но по-моему ложные слухи о прибавке хлеба. Идут разговоры об эвакуации через лед Ладожского озера. Кто говорит, идти пешком 200 км, кто — 250 км. На вторую декаду выдадут еще понемногу столового масла. Если удастся получить — замечательно.
Ленинград. 12 декабря 1941 г.: После сильной ночной метели — замечательно ясное, морозное утро и день. Улицы занесены снегом. Трамваи не ходят. Испытал свои новые варежки — прямо спасение для рук: совсем не мерзнут.
Мама получила за первую декаду месяца 800 гр. черных макарон. Сразу же разделили их на 10 частей. Выходит — по неполной чайной чашке на кастрюлю супа. Суп сегодня уже варили с капустой. Папа сегодня ушел в школу на ночное дежурство. Взял 2 одеяла, надел свежесшитые стеганые ватные бурки: ведь в школе лютый холод! Такие же бурки, вероятно, будут готовы к среде для меня. Сейчас мы втроем сидим и читаем. Скоро пойдем спать. Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не заживают очень продолжительное время. Уроки стараюсь приготовлять в школе, раньше ложиться спать.
Ленинград. 27 декабря 1941 г.: В школу не пошел. Дома наколол дров для печурки, потом лег.
У Татьяны Александровны мама достала книгу Беляева “Властелин мира”. Кажется, очень интересная. На улице мороз 20╟. Стекла в узорах. Скоро затопим плиточку. <…> Интересны образчики цен на толкучке: хлеб — 300 руб. кг; рис — 500 руб. кг; масло — 750 руб. (все это, конечно, в очень малом количестве). Вообще все говорят о скором и резком улучшении в продовольственном отношении, а это сейчас самое важное.
Ленинград. 28 декабря 1941 г.: Опять двадцатиградусный мороз. С утра над городом гудят самолеты, но тревоги нет. Сводки информбюро пока не имеется. Утром у меня температура 35,8, к середине дня немного повысилась. Завтра думаю опять не пойти в школу. На толкучке обменяли сегодня на 3 куска сахару и коробок спичек около 500 грамм растительного масла. Это великолепно. Ведь в жировом отношении последний месяц у нас исключительно голодный паек (ведь по карточкам масло еще не было возможности получить!). Образчик цен на толкучке: коробок спичек 10 руб. Гробов сегодня по городу великое множество…
Миша Тихомиров вел дневник 159 дней, с 8 декабря до 18 мая, когда во время страшного артобстрела города на трамвайной остановке на углу Международного и Киевской он был убит осколком снаряда, попавшим в висок.
Пусть голосуют дети
Из дневника Тани Вассоевич
Я в госпитале мальчика видала.
При нем снаряд убил сестру и мать.
Ему ж по локоть руки оторвало.
А мальчику в то время было пять.
Он музыке учился, он старался.
Любил ловить зеленый круглый мяч…
И вот лежал — и застонать боялся.
Он знал уже: в бою постыден плач.
Лежал тихонько на солдатской койке,
обрубки рук вдоль тела протянув…
О, детская немыслимая стойкость!
Проклятье разжигающим войну!
Проклятье тем, кто там, за океаном,
за бомбовозом строит бомбовоз,
и ждет невыплаканных детских слез,
и детям мира вновь готовит раны.
О, сколько их, безногих и безруких!
Как гулко в черствую кору земли,
не походя на все земные звуки,
стучат коротенькие костыли.
И я хочу, чтоб, не простив обиды,
везде, где люди защищают мир,
являлись маленькие инвалиды,
как равные с храбрейшими людьми.
Пусть ветеран, которому от роду
двенадцать лет,
когда замрут вокруг,
за прочный мир,
за счастие народов
подымет ввысь обрубки детских рук.
Пусть уличит истерзанное детство
тех, кто войну готовит,- навсегда,
чтоб некуда им больше было деться
от нашего грядущего суда.
Ольга Берггольц
Из дневника Тани Вассоевич